Автор: yudsukie
Рейтинг: R - только из-за пары непечатных слов.
Пейринг: Ога/Фуруичи
Жанр/предупреждения: ангст, яой(слеш), ООС.
Размещение: с разрешения.
Саммари: Ога стоял напротив, переступал с ноги на ногу, делал маленькие шаги из стороны в сторону, реже приседал на корточки, потому что у него замерзли ноги и обут он был явно не по сезону. Фуруичи не спрашивал. Они вообще не разговаривали, только пили.
читать дальше
If you want to play it like a game
Well, come on, come on, let's play
Cause I'd rather waste my life pretending
Than have to forget you for one whole minute...
(Если ты хочешь поиграть в эту игру,
Что ж, давай, давай поиграем!
Я предпочитаю потратить жизнь на притворство,
Чем забыть о тебе на целую минуту…)
Paramore – crushcrushcrush.
Well, come on, come on, let's play
Cause I'd rather waste my life pretending
Than have to forget you for one whole minute...
(Если ты хочешь поиграть в эту игру,
Что ж, давай, давай поиграем!
Я предпочитаю потратить жизнь на притворство,
Чем забыть о тебе на целую минуту…)
Paramore – crushcrushcrush.
На улице было где-то минус восемь градусов. Тихонько завывал ветер, кидая из стороны в сторону липкий, пушистый снег.
Они стояли под мостом, держа в руках алюминиевые баночки дешевого пива, от которого уже порядочно подташнивало. Неприятный вкус держался на языке, и казалось, что весь воздух, вдыхаемый, пахнет этой мутной дрянью.
Рассудок находился в состоянии несостояния, приближаясь к той роковой грани, когда начинаешь, не думая, совершать самые глупые поступки в своей жизни.
Хотя, какие, к черту, поступки? Уже завтра они либо не будут иметь большого значения, потому что будет озвучена самая знаменитая фраза, действующая на человека так, как литр валерьянки на кота, либо, мучаясь тошнотой и похмельем, он даже не вспомнит об этих, частенько, разрушающих жизнь «поступках».
Фуруичи стоял на месте, прислонившись спиной к стене, вяло раздумывая на тему последствий «таких» вольностей, но все же с куда большим интересом наблюдая за белоснежными хлопьями, оседающими на темноволосой макушке друга. Когда их становилось слишком много, он зажимал банку подмышкой, чтобы пальцами зарыться в чужие волосы и чуть взъерошивал их, стряхивая снег.
Ога стоял напротив, переступал с ноги на ногу, делал маленькие шаги из стороны в сторону, реже приседал на корточки, потому что у него замерзли ноги и обут он был явно не по сезону.
Фуруичи не спрашивал. Они вообще не разговаривали, только пили.
Ога почти не отнимал жестяную тару ото рта. Вредная жидкость кончалась быстрее, чем успевала насытить. Он потряс банкой, надеясь услышать плеск остатков, после с разочарованным видом бросил ее у стены.
- Ты ведь не вторую сейчас выпил, верно? - прозвучало наконец, разрывая глупую пленку тишины, напоминающую одну из драматических сцен в каком-то сериале. Это был не вопрос, Фуруичи просто констатировал.
Он заметил, как Ога, неопределенно пожав плечами, мельком взглянул на катающего невдалеке шарики снега Велзевула, очевидно, правильно решившего не встревать в дела «взрослых», просто отдав всего себя новой, невиданной ранее игре. Ога внимательно следил за ребенком — удивительный факт, потому что в самых критичных, обычных, абсурдных, повседневных (и какие только могут быть) ситуациях прямой обязанности никогда не забывал, как будто на мозге надписью выжгло. (Или, может быть, он предполагал, какая расправа его будет ожидать дома в том случае, если он снова потеряет сына.)
Ога, убедившись, что волноваться не о чем, вновь повернулся к другу. Отвечать на вопрос не было желания, так же, как и заставлять туго работающие шестеренки в голове вновь вращаться, вспоминая. И, если уж речь зашла о шестеренках, то конкретно сейчас произошел значительный сбой: зуб не попал в прорезь, что привело к нарушению движения с последующим зависанием.
Фуруичи не мог сказать, что с ним было все в порядке. Кажется, одна треть второй банки уже была лишней. В ушах стоял легкий, приятный гул, хмельной взгляд глаз был устремлен на Огу, зрачки ярко блестели, губы покраснели от мороза и алкоголя в крови. Он облизнул их.
- Эй... - Ога тихо, от чего его голос приобретает нотки несуществующей нежности, окликает парня, что бы тот наконец принял осмысленный вид, что, собственно, он делает с отличным успехом, и Ога готов признать — ему нравится. И, очевидно, с давнего времени.
Конечно, что именно, он не понимает, однако это не мешает приблизится, прижаться телом, ощущая, как Фуруичи нервно вздрагивает. Он хмурится, внутренне все же довольствуясь возникшему теплу, пускай и таким немного странным способом, но мягкое выражение лица замечтавшегося идиота исчезает.
...А губы остаются прежними — влажными, блестящими, слишком притягательными.
Ога отбирает из чужих рук банку, запрокидывая голову, успевает сделать больше двух объемных глотков прежде, чем Фуруичи, спохватившись, судорожно выхватывает ее, чуть не расплескав оставшуюся половину на них самих.
- Тебе больше нельзя, - твердо заявляет он голосом «мамочки», и Ога не сдерживает смешка. Удивительно, как алкоголь меняет людей: одни становятся совершенно неуправляемыми, а другим, вон, дай только повод для серьезной дискуссии. - У тебя взгляд странный, - потом сконфуженно добавляет Фуруичи.
Ога выгибает бровь, в смысле «да неужели?», губы замирают, изображая усмешку, когда телом он жмется ближе; ладони ложатся на плечи, чуть стискивая их. Большие пальцы проникают за расстегнутый ворот куртки, дотрагиваясь до выпирающих косточек ключиц, уверенно надавливают и массируют.
Фуруичи молчит: не знает, что сказать. Прикосновения не были отвратительны, не приносили боли: он прислушивается к ощущениям и не может понять, чего на самом деле хочет; оттолкнуть или разрешить продолжить. Такаюки чувствовал, будто провалился в небытие. Легкие прикосновения холодных рук приносили удовольствие, особенно острые ощущения были тогда, когда подушечки соскальзывали с острых косточек и пальцы впивались в его горло.
Ога не спешил убирать их, а Фуруичи охотно верил, что тот, в конечном итоге, не захочет его придушить.
- Ты же не пьешь, - через некоторое время дает ненужное объяснение Ога.
Теперь он дотрагивается до его уха, скользя по нему губами — и Фуруичи чувствует, что краска заливает его лицо, а сердце неравномерно, как при беге, начинает ускорено биться — Татсуми уже не придает особое значение тянущим внутри мышцы спазмам, все больше подчиняясь странной волне вседозволенности.
Разрешив чужой ладони лечь на затылок, где пальцы мягкими перебирательными движениями стали мять серебристые волосы, Фуруичи зажмурился от скромного удовольствия, и ,чтобы заглушить тихий скулеж, уткнулся в огин шарф, кончиком носа нечаянно дотрагиваясь до горячей кожи шеи.
Татсуми хмыкает и заставляет его отстраниться. Он долго мучает парня, пристально рассматривая его лицо, что заставляет Фуруичи раз в пятнадцать секунд менять выражение и окрас. В голове у Оги проскальзывает несуразная мысль о том, насколько сейчас его собственная физиономия выглядит жуткой, потому что приклеившийся к ней ярлык алкоголика, который к тому же испытывает острый недотрах доверия не внушает однозначно. И пока он, дразня, с поражающей ловкостью чуть касался приоткрытых губ, лакомясь чужими вздохами, у Фуруичи в голове не одна сотня мыслей сменялась другими, забывалась, закрывалась от сознания навсегда, возрождалась и менялась, изменяя его решения и моральные устои, пока, наконец, легкомысленная пытка не стала для него невыносимой, и он шепнул тихим хрипящим голосом нагло и уверенно, как обычно сам делает Ога, только с тем отличием, что тот говорит это уже поверженному противнику, ожидая, когда тот поднимется на ноги:
- Давай уже...!
Ога целовал так впервые: сначала дотронувшись, медленно провел языком по губам Фуруичи, чувствуя неиспорченную поганым вкусом пива сладость, примечая маленькие, когда-то кровоточащие ранки и обветренную кожу, с особым удовольствием делая акцент именно на этих местах.
Землю будто вышибло из-под ног, и Фуруичи крепче ухватился за друга, не доверяя своим ногам, медленно ослабевающим. Совершенно бессознательно он наклонил голову, привлекая Татсуми ближе к себе, немыми действиями выпрашивая большего.
Их совершенно не волновало то, какие последствия будут иметь эти опрометчивые действия, насколько легкомысленно они поступают сейчас и что, возможно, немного погодя эту кашу будет разгрести почти невозможно. Им также было наплевать на то, что они оба парни, и что для людей одного пола нужно иметь достаточно веские причины, помимо страсти, что бы позволять себя подобное. Просторечное выражение «вообще-то по девочкам» также потеряло свою значимость.
Ога, повинуясь, двинулся вперед, наконец проникая языком внутрь и сталкиваясь с языком Фуруичи, с напором скользя по нему; от полученных ощущений не сдержав короткого стона и не сдерживая больше себя, Татсуми прижался Фуруичи плотнее, стремясь почувствовать приятное тепло и дрожь от соприкосновений.
Банка, до сих пор оставшаяся зажатой пальцами за спиной Татсуми, была выкинута, несмотря на оставшееся там количество пива — Такаюки зарылся оледеневшими пальцами в каштановые волосы, не позволяя Оге прерваться хоть на секунду.
Они целовались так долго, смакуя каждую каплю удовольствия, со страстью, различая вкус алкоголя и вкус собственного тела, что даже не дышали, пытаясь запомнить все до последней мелочи. Но стоило воздуху закончится в легких, медленно, выжимая из себя последнее, все еще соприкасаясь губами, пока голова не начала гудеть от нехватки кислорода, они отстранились друг от друга.
В голове звучал перезвон колоколов в такт сердцебиению, тела обоих парней ослабели на столько, что если бы не стена, они бы точно рухнули в снег.
- Знаешь, если бы была квартира, я бы точно с тобой трахнулся, - хрипло сказал Ога, игнорируя боль в горле от вдыхаемого холодного воздуха, потом достаточно оптимистично, но не продолжительно рассмеялся. - Можно, кстати, завалиться к Химекаве, он человечек-то занятой, но, думаю пустит. А там тепло, кровать и хорошее бухло...
- Не-не, погоди... - замотал головой сбитый с толку, засмущавшийся и закрасневшийся от представляемых в голове красочных картинок Фуруичи. Может, он был не абсолютно против, но «но». - Он еще злится: на прошлой гулянке мы разнесли почти весь этаж... - вдруг вспомнил он, хотя не был уверен, что Тацуя сильно беспокоиться из-за такой ерунды.
И еще Фуруичи решил промолчать про «хорошее бухло» - что-то не то в последнее время происходило с Огой.
- Начал-то Канзаки, - неожиданно по детски возразил Татсуми. - Может ты и прав, тем более...
Он не договорил, потому что мимо их лиц с неважной траекторией пролетел маленький комочек снега. Ога покачал головой, с видом «об этом я и говорил».
Вельзи стоял близко, подняв голову и вопрошающе поглядывая на парней. Фуруичи струхнул, и казалось бы перед кем, перед ребенком, быстро отталкивая Огу от себя, будто ничего и не было. Бог знает, что из произошедшего минутой раньше видел маленький принц, но если он кому-то об этом расскажет (предположительно Хильде, потому как она понимала ребенка без слов), настанет оооочень большой пиздец.
- Поиграть что ли хочешь? - разочарованно протянул Татсуми, взглянув на Вельзевула и получил утвердительный кивок. - Иди, я сейчас...
Дождавшись, пока Вельзи послушается, он вновь обернулся к Фуруичи, быстро дотронувшись до его губ, мазнув кончиком языка, будто последнюю ложечку торта притырил без разрешения.
- Ты пьян... - улыбнулся Фуруичи, очевидно, больше не воспринимая всерьез действия Оги.
- Трезв, как стеклышко!
Через некоторое время после того, как Ога пошел развлекать сына, Фуруичи обдумывал. В отличии от этого легкомысленного уголовника, воспоминания будут преследовать его также настойчиво как и завтрашнее похмелье. А Ога, возможно, забудет... Отличный вариант, ничего не скажешь! Такаюки — идиот, не нужно было...
Он не успел додумать мысль, потому что донесшийся до него голос Оги заставил его встать с корточек и поковылять в их сторону.
- Ты идешь с нами Токийскую башню лепить или нет?
Они оба — идиоты, и может быть как раз из-за этого у них могло бы что-нибудь получится, нет?